Надо вам сказать, в понедельник я совершила очень хемингуэевский поступок. Наверное, странно, что я пишу об этом только в субботу, особенно если знать, что даже первую фразу поста я придумала еще в процессе совершения поступка, так сказать; вообще странно желание остаться наедине с компьютером, чтобы написать то, что потом могут прочесть сотни человек. Но не в этом дело. Дело в том, что к тому самому понедельнику у нас почти до донышка истощился семейный бюджет - у меня оставалась пара десяток и какая-то мелочь в кошельке да минус тридцать рублей в телефоне, у мужа - остатки стипендии на карточке, пин-код от которой я благополучно потеряла. Ненаглядный мой должен был встретить меня у метро, и я, пока ждала его, зашла погреться в книжный. Немножко почитала "Разрисованную вуаль", полистала "Червя", взвесила в руках "Сагу о Форсайтах", безуспешно поискала Во - звонка все не было. Я пробежалась глазами по корешкам "Азбуки-классики" в мягких обложках и перешла к "серии с подсолнухами" - еще более дешевой, на хужшей бумаге - и увидела ту самую тоненькую книжку рассказов Сарояна. Я подумала, что именно этого жизнелюбивого армянина мне и хоется сейчас читать, а играть в вопросы со Стоппрадом - как-нибудь в другой раз. Ничего особенно не ожидая, я перевернула обложку и посмотрела на цену. Тридцать шесть рублей. Я вообще не думала, что сейчас книги бывают дешевле полтинника, но эта была действительно тоненькая, и напечатана на туалетной бумаге, и вообще, кто знает этого Уильяма Сарояна, в конце конков? Я открыла кошелек, думая - ну пожалуйста, пожалуйста! - и да, там оказалось три десятки и еще девятьс половиной рублей мелочью. Я что-то подумала о том, что, скорее всего, это последние наличные на этой неделе, что это мог бы быть обед на вторник, а то и среду, потом еще что-то подумала про неоплаченный телефон, а еще я думала про хемингуэевский "Праздник, который всегда с тобой", "мы были молоды, мы покупали книги вместо еды и картины вместо одеджы". Думая про то, как Хемингуэй берет Тургенева в долг в платной бибилиотеке, я подошла к кассе и положила в монетницу три ровные гладкие десятки и шесть монет по рублю.
Я вышла на улицу - прошло уже тридцать пять минут с тех пор, как мы должны были встретиться с мужем, и я решила, что он заработался и забыл, и пошла домой. Я и не думала обижаться, я так люблю людей, которые могут заработаться и забыть, я думала отом, как хорошо, что у нас есть наша маленькая теплая комната, за которую заплачено еще на целую неделю, и тушеная капуста на ужин, и бутылка мозельского, и как хорошо, что когда-то давно я читала "Праздник, который всегда с тобой", и "Прощай, оружие", и "Острова в океане" (я помню, я брала книжку в бибилиотеке, в десятом классе, и из-за того, что у меня не было московской прописки, я должна была оставлять за каждую книгу пятидесятирублевый залог; и книжка была склеенная из журнальных страниц, под самодельной ярко-красной картонной обложкой, на которую клеем пва была приклеена желтая бумажка с надписью от руки "Э. Хемингуэй, Острова в океане").
Дома было тепло, и у нас был чудесный вечер, такой, про который назавтра думаешь - неужели он правда был, неужели такое может быть в этом городе, в этом столетии, вообще может быть в жизни, или ты прочитал об этом где-то?
Во вторник я не открывала свою свежеприобретенную книжку, мне просто было хорошо от того, что она лежит в сумке. А может, я боялась разочароваться. А в среду в метро, по дороге на работу я прочла первый рассказ. В нем было всего пять страничек, наверное, и я прочла его за пару станций, и больше уже не могла читать. Я знала, что совершила самое лучшее вложение денег в своей жизни.
Я, наверное, ничего особенно не приобрела, только сотню вадратов плохой бумаги, только слова, и это совершенно обычные слова, из обычных букв, и их мог сказать, наверное, любой человек на свете, но в то же время это самые лучшие слова, какие только могут быть.
"Мне интересентолько человек. Я люблю жизнь. И смерь приемлю с кротостью. И не страшусь ее - ведь она всего лишь физическая. Разве не живы мы сейчас оба- я и мой покойный отец, и разве моя плоть не вмещает в себе все прошлое человека? Но я презираю насилие и люто ненавижу тех, кто его совершает. Покалечить хотя бы мизинец живому человеку - это, по-моему, куда ужаснее, чем если бы он умер своей смертью. А когда на войне калечат и убивают миллионы людей, я схожу с ума от скорби. Цепенею от ярости. У меня одно оружие - слово, и хотя я знаю, что слово сильнее пулемета, я сокрушаюсь оттого, что в одиночку не могу уничтожить самое идею разрушения, которую пробуждают в людях фанатики. Впрочем, я тоже фанатики даже этим своим рассказом стараюсь пробудить в человеке присущие ему от природы достоинство и доброту. Я хочу пробудитьв человеке человека."